Иран. Сияние Иного Мира

Пилипюк Александр Александрович (Москва) – аналитический психолог, преподаватель дистанционных программ МААП, организатор проекта «Духовные путешествия МААП».

Статья опубликована в журнале «Юнгианский анализ», 2017 год, № 4

Изначально Иран представлялся чем-то иным, другим миром с отличной от нашей, предпочитающей идентифицировать себя с европейской, культурой. Пока мы с интересом вглядывались в «прорубленное окно», рассветное солнце Востока светило нам в спину. А ведь мы как минимум не в меньшей степени арии, в какой и европейцы. По одной из версий историков, древние арии пришли в Иран («Страна ариев» – от персидского слова Ērān и парфянского Aryān) с Южного Урала. Но и прекрасная, как бессмертная богиня, Европа была дочерью Агенора, царя финикийского города Сидон – ныне город Сайда, Ливан. Роберт Грейвс не исключает, что в мифе о похищении Зевсом Европы может быть запечатлен один из набегов эллинов-критян на Финикию: «Тавр (“бык”), царь Крита, напал на Тир после морской битвы, когда Aгeнор и его сыновья отсутствовали. Они взяли город в тот же вечер и увезли много пленных, среди которых была Европа. Это событие до сих пор вспоминают во время “вечера несчастий”, отмечаемого в Тире» (Грейвс, 2005, с. 288). Финикия часто подвергалась набегам и захватам, а в VII веке до н.э. добровольно подчинилась царю Киру Великому из династии Ахеменидов, перейдя под власть Первой персидской империи, когда Кир Великий захватил Месопотамию и Вавилон. Такова наша непростая исторически-мифологическая наследственность, как и реалии современного Ближнего, но на деле такого далекого Востока, с его революциями, экономическими и информационными блокадами, свержениями одних богов и растворениями в других. Все это в значительной степени трансформировалось в пугающие очертания Тени, отброшенной нашим телом, повернутым спиной к блистательному лику Митры. Неудивительно, что столь сильны были предрассудки перед путешествием, столь велика была настороженность. Иной всегда пугает, и он всегда несет проекции нашей собственной Тени.

Но насколько сильны и пугающи бывают проекции, настолько целительно и освобождающе бывает их возвращение. Для того чтобы полнее воспринять палитру красок настолько иного мира, неизвестного и настораживающего, следует, прислушавшись к словам Леон-Батисты Альберти, итальянского ученого, теоретика искусства и архитектора эпохи Раннего Возрождения, освободить свет из пасти Тени: «Мне кажется очевидным, что цвета изменяются под влиянием света, ибо каждый цвет, помещенный в тени, кажется не тем, какой он на свету. Тень делает цвет темным, а свет в том месте, куда он ударяет, делает его светлым» (Альберти, 1937, с. 32). Цвет расцветает на свету, подобно цветам, тянущимся к солнцу. В тени цвета тускнеют, свет в них меркнет, разница между ними стирается. Темнота проглатывает свет. Такое освобождение, как мне показалось, случилось и с нашей группой во время путешествия в Персию, ныне Исламскую Республику Иран. Наша настороженность к концу путешествия сменилась расслабленностью и благодарностью. Свет сознания был вызволен из тени предрассудков, страхов и проекций, а взгляд стал способен воспринимать диковинную игру цвета этой удивительной страны. Во многом это заслуга людей, встреченных нами на пути, – открытых и контактных, увлеченных и улыбающихся. Иранцы оказались просто людьми, с похожими на наши интересами и увлечениями, ценностями и надеждами, а их культура, корнями уходящая в глубь времен, где покоятся наши общие предки, обрела четкие формы. Шутка ли: рассказ о внешнем виде древнего перса экскурсовод иллюстрировала примером внешности автора этих строк.

Но не одна история объединяет нас. Как русскую, так и иранскую культуру принято считать во многом интровертной. Мы также живем богатой и интенсивной внутренней жизнью, что часто отражается на жизни внешней: наши длинные зимы и бескрайние снега так же способствуют уходу внутрь (в квартиры, в храмы, в себя), как и могучее солнце и жар иранских пустынь. Мы попали в Иран в самом начале тридцатилетней засухи. Такие условия среды тоже являются причиной сдерживания чувств, контроля эмоций и нежелания, как, возможно, и неумения их разделить. В фильме «Развод Надера и Симин» иранского режиссера Асгара Фархади, который наша группа первым посмотрела и обсудила в рамках юнгианского киноклуба во время путешествия, основное действие строится на недоговоренностях, на замалчивании самого главного, что происходит между мужем и женой – их чувств. Они задействуют полицию, суд и собственную дочь для озвучивания и олицетворения той богатой жизни, что кипит внутри них, но сами так и остаются немы. Когда ты идешь сквозь снега и пустыни, тебе не до разговоров. Такая суровая местность – не место для чувств. Русская душа распята на кресте молчаливого страдания, иранская спрятана под чадрой. Может быть, поэтому краски души во всей своей богатой палитре обычно прячутся от других людей, проглатываются темнотой, но помещаются под лучи лишь одного света – Божественного, ведь общение с Богом, намаз пять раз в сутки, остается обязательным для иранских мусульман, как один из пяти столпов Ислама. Светящееся тело будет казаться более ярким, когда оно окружено глубокими тенями, пишет Леонардо в «Записных книжках», и чем ярче свет, тем глубже тени.

В тени обитает прохлада, она укрывает от прямых и безжалостных лучей светила. Мечети в Иране – это не только места уединения и молитвы, но и места общения и отдыха. Интроверсия иранской культуры прослеживается и в архитектуре мечетей. После долгого и строгого пути каравана, бедного на внешние образы, ты попадаешь в иной мир, взрывающийся богатой цветовой палитрой керамики, светом разноцветных стекол и блеском тысяч и тысяч маленьких зеркал. «Для своих праведных рабов Я приготовил то, чего не видывал взор, чего не слышали уши, о чем даже не помышляла человеческая душа» (Ас-Саади, 2012, с. 37–38); «Рай создан из серебряных кирпичей и золотых кирпичей, на которых будет ароматный мускус. Там будет галька из жемчуга и яхонта» (Али-заде, 2007, с. 184).

Такой же эффект должны были производить на подданных и дворцы шахов. Скрытая обычно за занавесью и открытая в праздники терраса, облицованная маленькими кусочками зеркал с богато украшенным драгоценностями троном посредине, подобно той, что вы найдете во дворце Голестан в Тегеране, и сейчас вызывает восхищение. А когда-то простых людей, собравшихся у ног правителя в честь праздника и видящих каждый день пульсирующую плоть мира, ее блистательный вид соединял с образом Царствия небесного, ликующего во вспышках и отсветах лучей солнца, играющих в зеркалах, зажигающих глубинный свет в драгоценных камнях. Средневековый мусульманский богослов из Исфахана Абу Нуайм описывал землю в раю как состоящую из белого мрамора и серебра. По его словам, земля рая подобна зеркалам. Персидским шахам зеркала везли долгими караванами из Венеции, тогда это была редкая драгоценность. Со временем все это великолепие стали сводить к роскоши, власти и могуществу правителя – изображение льва и солнца как центральный элемент дворцовых убранств стало знаком монаршей власти, перестав быть символом, известным еще со времен первых алхимиков и вавилонских астрономов. А в 1978-м, в результате исламской революции, с престола был свергнут последний шах Ирана.

«Краски, которыми пользуются наши живописцы, могут служить образчиками этих цветов, но там вся земля играет такими красками, и даже куда более яркими и чистыми. В одном месте она пурпурная и дивно прекрасная, в другом золотистая, в третьем белая – белее снега и алебастра; и остальные цвета, из которых она складывается, такие же, только там их больше числом и они прекраснее всего, что мы видим здесь», – так описывает Сократ истинную Землю над миром материи в «Федоне» Платона (Платон, 2007, с. 86–87), и так расписывают внутреннее убранство своих сакральных мест иранцы, коими для них являются и сады, и дворцы, и мечети. На тех росписях райские сады пышут вечно свежей зеленью, прохаживаются диковинные животные, легендарные герои одерживают свои победы, а прекрасные девы олицетворяют совершенство красоты и гармонии. Один из самых крупных бриллиантов в мире, черные алмазы и жемчуга, короны, троны, сабли, сказочно инкрустированные россыпями драгоценностей – реликвии монарших времен и запыленные экспонаты Национального музея драгоценностей Ирана. Мышлению современного человека сложно вместить смысл: зачем на поиски, добычу и огранку всего этого, без сомнений, прекрасного тратить огромные ресурсы времени, сил и денег? Чтобы показать и подтвердить свою власть? Но дело в том, что монарх всегда был больше, чем просто человеком, наделенным властью. Это проекция Самости, воплощение и пример всего того, о чем простые люди могли лишь читать в Коране: «Именно им уготованы сады Эдема, в которых текут реки. Они будут украшены золотыми браслетами и облачены в зеленые одеяния из атласа и парчи. Они будут возлежать там, на ложах, прислонившись. Замечательное вознаграждение и прекрасная обитель!» (Ас-Саади, 2012, с. 450). Это был наместник Бога, посредник между Землей и Небесами, через которого люди хотя бы недолго могли лицезреть сияние Иного Мира и быть причастными Ему в своем труде.

Делая акцент на визионерском опыте контакта с Иным Миром, Олдос Хаксли пишет в «Рае и Аде»: «Вместе со сверхъестественными цветом и светом, драгоценностями и вечно меняющимися узорами посетители антиподов ума обнаруживают мир величественно прекрасных пейзажей, живой архитектуры и героических фигур. Транспортирующую силу многих произведений искусства можно отнести на счет того, что их создатели писали сцены, лица и предметы, которые напоминали созерцающему: он, сознательно или бессознательно, в глубине своего разума знает об Ином Мире» (Хаксли, 2009, с. 143).

В свечении драгоценных камней на шахских троне и платье – свет Иного Мира, описанный духовидцами и мистиками, среди которых суфийский шейх и поэт Хафиз Ширази. Рожденный в городе Ширазе, он знал наизусть Коран и умел красиво его декламировать, за что и был назван Хафизом, или хранителем Корана. А вместе с Кораном Хафиз знал и поэзию его великих предшественников, персидских поэтов Джалалиддина Руми, Саади, Низами Гянджеви. Газели Хафиза о красоте природы, о вине и любви, принесшие ему прозвище «сахарные уста», говорили именно о том, Божественном мире. В них прекрасная природа указывала на Божественную обитель, вино было символом экстатического Богопознания, а возлюбленная – самим Богом, свое единство с которым прозревает истинный суфий. До сих пор в Иране читают стихи Хафиза и даже гадают на тексте его «Дивана», что в исламе обычно недопустимо и является грехом. Звучат его стихи и в прекрасном саду мавзолея Хафиза, там же, в Ширазе, куда и сейчас приходят влюбленные и желающие быть озаренными светом любви.

Свет является зримым образом Бога в нашем мире для зороастрийцев, представителей основной религии древней Персии, но религиозного меньшинства современного Ирана. В своих молитвах они обращаются в сторону источника света, поэтому особо почитаются солнечный свет и огонь. «Сотворение основы (Бундахишн)», один из священных текстов Авесты, наделяет огненной природой проявленный мир и его обитателей, разделяя его на пять видов: «Березасаванг – огонь, что возгорелся перед господом Ормаздом; огонь Вохуфриян – огонь, что в телах людей и животных; огонь Урвазишт – огонь, что в растениях; огонь Вазишт – огонь, что в облаке и который в битве противостоит Аспенджаргаку. Огонь Спаништ – огонь, что используют на земле, как и огонь Вахрам» (Зороастрийские тексты, 1997, с. 288). Мы все обладаем огненной сущностью или сущностью света, свет окружает нас и наполняет. Последний из древних священных огней зороастрийцев на территории Ирана поддерживается уже более 1,5 тысячи лет на алтаре храма Аташкадех в городе Йазде. А сколько их было потушено и в какую древность уходили они! То, как заботливо и с почтением переносили зороастрийцы свой огонь из города в город, как поддерживали его на протяжении тысячелетий и как безвозвратно теряли, говорит о том, какой ценой далось человечеству сознание, как оно хрупко и как важно. Может ли утрата внешнего огня обернуться поисками огня внутреннего, носителями и алтарями которого является человечество?

Поиски огня в этом направлении характерны для буддийской традиции, практически не представленной на территории современного Ирана. Появившись примерно в 500 году до н.э. на территории древнего царства Бактрии (части иранской империи Ахеменидов, а ныне территории Афганистана), буддизм никогда сильно не разрастался. В период с I по VII век посреди Гиндукуша находился крупных хинаянский удел, укрепившийся с приходом монахов Махаяны. Однако в IX веке под давлением ислама начавшийся упадок привел к быстрому исчезновению буддизма. А в 2001 году талибы уничтожили знаменитые Бамианские статуи Будды, обстреляв их сначала из зенитных орудий, после этого взорвав, а в финальном акте выпустив по ним ракету. Вспышками такого летального света окрасился закат буддизма в этом регионе.

Буддизм возвращает свет к источнику, одновременно внешнему и внутреннему, описывая четыре цвета, озаряющие путь души в Бардо, как четыре аспекта мудрости. Белый – путеводный свет, подобной зеркалу мудрости; желтый – путеводный свет мудрости равенства; красный – путеводный свет всеразличающей мудрости; зеленый – путеводный свет всеисполняющей мудрости. А источник этого разделенного на спектр свечения – Изначальный Чистый свет или Ясный свет Чистой Реальности. Это Божественный свет, но в то же время это свет истинной природы человека. «Твой собственный разум сейчас есть пустота, но пустота сия не есть пустота ничего, но истинно разум, незамутненный, сияющий, волнующий и блаженный – само сознание, Всеблагой Будда», – говорится об этом сиянии в «Бардо Тхедол» как об истинном состоянии сознания, совершенного просветления. Будда – это и есть истинное состояние сознания человека, свет. «Твое собственное сознание, сияющее, пустое и неотделимое от Великого Тела Сияния, не знающее ни рождения, ни смерти, и есть Неизменный Свет – Будда Амитабха» (Бардо Тхедол, 2005, с. 192).

Путешествие в Иран превратилось в путешествие за светом, к его истокам. Начав с восприятия Ирана как иного, с отброшенной нами самими Тени, мы сумели рассмотреть переливы множества цветов этой прекрасной страны, следуя за лучами света. Свет глаз и улыбок иранцев сопровождали нас на протяжении всего путешествия, как и запечатленный в фильмах свет иранского кинематографа, ставший своеобразной точкой входа в культуру для многих из нас. Свет возгорался внутренним свечением в россыпях драгоценных камней, преломлялся и множился в тысячах осколков венецианских зеркал шахских дворцов, рассеивался на спектр на древних колоннах и расписанных стенах, пройдя сквозь разноцветные витражи царских окон. Он вспыхивал священным огнем на алтарях зороастрийцев, а с ним и в телах этого мира – в животных и людях, в растениях и облаках. Движение светила стало отсчетом времени для намаза мусульман. Свет любви и по сей день преображает сердца влюбленных, именно в этом свете прозревали свое единство с Богом суфийские мудрецы. Путешествие света – это путешествие души, обращенной к Богу. Возврат света к своему источнику у буддистов завершает его и наше путешествие возвращением домой, повествуя о высшей истине, про которую Юнг писал, что боги – это сияние и отражение наших собственных душ, которые есть свет Божества, а Божество – душа.

Библиография