У стен старого города

Семенкова Елизавета Алексеевна (Москва) – студентка МААП, занимается телесно ориентированной терапией по методу Александра Лоуэна. Имеет финансовое и экономическое образование.

Опубликовано в журнале «Юнгианский анализ», 2017 год, № 4

Когда я ехала в Иран, я мало что знала об этой стране и ее истории. Иран представлялся мне темным пятном. Потом, во время поездки, эта страна внезапно вспыхнула для меня светом солнечных лучей, отраженных от многочисленных зеркал ее дворцов и мечетей, расцветилась красками рынка в Исфахане, красотой персидских садов, заворожила теплой одноцветностью стен старого города. А затем и эти цвета погасли и страна осталась еще большей загадкой, чем была раньше…

На деле история Ирана не оказалась для меня совсем незнакомой, ведь эта страна территориально и исторически является прямой наследницей Персии, великой древней державы с многовековой историей. Мы бродили по развалинам Персеполя – столицы персов, разрушенной Александром Македонским 2000 лет назад, видели гробницы персидских царей, видели многочисленные очень древние и более современные прекрасные мечети, которые построили уже после того, как арабы принесли в Персию ислам, видели и зороастрийские храмы, которые до сих пор действуют в Иране. Мы посетили прекрасные персидские сады и дворцы персидских шахов разных династий, побывали на могиле великого суфийского поэта Хафиза – месте с действительно благодатной энергетикой.

Наши ежедневные экскурсии, включающие в себя посещение нескольких исторических мест за день, оставляли мало возможности для переваривания поступившей информации. Однако самым интересным для меня в Иране оказалась не его история, а его настоящее, то, что я узнала и почувствовала в этой стране, то, что сейчас растет на этой древней почве.

В настоящее время Иран – страна мусульманская. Основной религией является шиизм. Шиизм достаточно дружелюбен к иноверцам, и мы это ощутили на себе.

Однажды мне довелось зайти в мечеть, на половину молящихся женщин, куда меня пустили, несмотря на то что знали, что я туристка и не мусульманка. В мечети было очень красиво – свет отражался в зеркальных узорах стен и потолков, несколько женщин сидели вдоль стен, кто-то молился. Не надо было ничего делать – можно было просто посидеть у стены или лечь на ковер, лежащий на полу. Там была особая аура намоленного места, которую ощущаешь в храмах разных конфессий. Там чувствовалось присутствие Бога, единого для всех. Мы посидели, впустили в себя эти ощущения, подошли к гробнице

шиитского святого, расположенной в этой мечети, попросили у него что-то для себя и вышли… Я запомнила эту мечеть, она оставила след в моем сердце.

Еще одна сильная встреча с исламом произошла в городе Язде (Йезде). Там наша группа случайно оказалась на всенародном траурном мероприятии, посвященном гибели одного из 12 святых имамов, которое отмечается ежегодно уже на протяжении 1200 лет. 1200 лет назад этот имам был несправедливо и жестоко убит со своей семьей под стенами города, куда его пригласили жители быть их духовным наставником. За время, пока он добирался до города со своим караваном, власть сменилась, а новые власти оказались враждебны этому имаму. И, несмотря на то что история Персии изобилует страшными и жестокими убийствами, именно эта смерть стала общезначимым событием и отмечается ежегодными траурными мероприятиями, которые сопровождаются общей молитвой в мечетях, ритуальными уличными действиями и приготовлением еды, которой затем угощают всех прохожих. Нас предупредили, что в это время жители не очень любят встречать на улицах туристов. Тем не менее в день траура мы вышли на улицу и зашли в мечеть. Нам повезло увидеть эту общественную молитву, которую по силе воздействия и объединяющему действию я не могу сравнить с каким-либо общественным событием из тех, которые я когда-то видела. Тысячи мужчин собрались на площади мечети, женщины стояли на балконах и за балюстрадами. Люди уступали нам места и показывали, куда пройти, чтобы лучше было видно службу. Одна иранка показала нам с подругой, что лучше пройти на крышу. Действительно, с крыши это было еще более сильное и незабываемое зрелище. В одном месте в центре площади был устроен помост. На него выходили мужчины (они менялись) и читали стихи или пели песни. Нам сказали, что многие из этих стихов или песен были их собственного сочинения. Остальные мужчины подхватывали ритм этих песен, повторяли отдельные стихи или били себя ладонями в область сердца, подчеркивая, какой большой трагедией является для них до сих пор несправедливая гибель этого имама. Казалось, что в такт словам молитвы и ударам рук в область сердца волны энергии поднимаются вверх и накатывают на нас.

Ночью в огромных котлах варили кашу и раздавали ее прохожим в честь убитого, которому было нечего есть перед смертью. Некоторые участники нашей группы попробовали эту кашу, для этого им пришлось встать намного раньше срока, в 5 или 6 часов утра. У меня это, к сожалению, не получилось, потому что мы с подругами вечером долго гуляли и разговаривали. Кстати, гулять вечером по Ирану женщинам совершенно безопасно, в чем мы неоднократно могли убедиться. Дресс-код, конечно, соблюдать необходимо, но не более того.

Когда женщина находится в исламской стране, она обязана соблюдать определенные требования к одежде. Требуется, чтобы были закрыты волосы, руки до кистей и ноги до щиколоток. Сейчас в Иране, насколько мы видели, это требование все больше и больше становится формальностью, но обозначить в одежде, что ты в курсе требований ислама и стараешься их соблюдать, обязательно. И для меня это оказалось непросто. За несколько дней до поездки и в первые дни путешествия обязанность носить платок казалась мне не просто обременительной, а нарушающей мою свободу, и я очень злилась, что вынуждена это делать. А потом однажды мулла в мечети сказал нам: «Не обижайтесь, что мы попросили вас надеть эти чадры. Они для того, чтобы защитить ваши прекрасные души и прекрасные тела от нескромных взглядов». Я посмотрела на ношение этой одежды с

другой точки зрения и признала, что я действительно чувствую себя более защищенной в такой одежде. Более защищенной и более несвободной… мне показалось, что восточные мужчины боятся женственности и защищают себя, пряча женщин под одеждой. А что делают наши европейские мужчины, всеми возможными способами обнажая женщин?

Вернувшись в Москву, я где-то случайно увидела рекламный плакат с почти голой очень красивой девушкой и у меня мелькнула мысль: «Все мужчины боятся женщин. Только восточные мужчины, защищаясь от женщин, их закрывают, а западные – обнажают». Мы, конечно, очень свободно чувствуем себя в Европе в своих свободных открытых одеждах, но не идем ли мы на поводу у мужского любопытства и не слишком ли много открываем, не оставляя мужчинам тайны и себе защиты от нескромных взглядов?

Как нам рассказала наш экскурсовод, женщины в Иране носят чадру только в общественных местах, а дома они выглядят совершенно по-другому. Дома женщины одеваются так, чтобы понравиться своему мужчине, и в ход идет все: открытые яркие платья (мы видели такие в магазине, их легкомысленный вид нас даже несколько смутил, и мы долго думали, куда можно надеть такое; оказалось, их носят дома), украшения, всевозможные женские хитрости. Понравиться своему мужчине дома для иранской женщины гораздо важнее, чем понравиться остальным мужчинам на улице. И, возможно, проще, чем нам, европейкам, потому что иранским мужчинам почти не с чем сравнивать свою благоверную – по улицам все ходят одинаковые, серые и бесформенные.

Еще одним открытием для меня стал восточный базар в Исфахане. Я знала, что на восточном базаре надо торговаться, и делала это вначале автоматически, потому что так надо, испытывая при этом внутреннее сопротивление. А потом вдруг поняла, что это просто такая традиция. Что продавец всегда назовет цену больше той, за которую он готов отдать товар. И моя задача – понять, за сколько же он готов мне его отдать действительно. А его – за сколько я готова купить. И тут важны отношения между человеком-продавцом и человеком-покупателем. Важно показать уважение и к продавцу, и к его товару, заинтересованность в покупке. И если человеческий контакт простроить удается, вещь можно приобрести за гораздо меньшие деньги, чем она предлагалась вначале. А если нет, то скидку не сделают даже на очень дорогую вещь. В Иране, кстати, мы порой уходили от продавца, ничего не купив, потому что он отказывался продавать за предложенную цену и не готов был дальше торговаться. А одна девушка, наоборот, купила два ковра по очень низкой цене, но рассказ о том, как она торговалась, был историей о выстраивании взаимодействия с хозяином ковровой лавки.

Многие гостиницы в Иране, в которых останавливалась наша группа, были устроены по принципу караван-сараев: снаружи только стены без окон, а окна всех помещений выходят во внутренний дворик. Во внутреннем дворике, как правило, находятся небольшой садик с водоемом и места для еды и отдыха. Такие караван-сараи раньше строили на торговых путях. Днем ворота были открыты, а на ночь они запирались, защищая постояльцев от лихих людей, которые тогда во множестве бродили по дорогам. Сейчас такие гостиницы – караван-сараи тоже своеобразные мини-крепости, на их территории царят свои законы, более свободные, чем в мире снаружи. Например, внутри гостиницы можно было не носить платки. Я всегда чувствовала своеобразную ауру этих закрытых от посторонних глаз помещений – уют своего дома, своей компании, где можно посидеть и попить чай с друзьями, и даже мимо не пройдет никто посторонний. Это очень приятное ощущение закрытости и защищенности внутри своего пространства.

Я не была в иранских домах, но у меня есть чувство, что многие дома устроены так же. Снаружи – голые стены, а вся жизнь – внутри. И там своя атмосфера – женщины в легкомысленных платьях, дети, теплая семейная еда…

За эти 10 дней я узнала много нового об этой странной стране с древней историей. Я покинула ее с чувством, что смогла заглянуть только в щелочку приоткрытой двери караван-сарая, а потом дверь закрылась и я осталась на улице перед ровной и теплой стеной древнего дома, лишенной окон, потому что обитатели дома не хотят, чтобы за ними подглядывали, и их жизнь очень хорошо защищена от нескромных взглядов.

И тут я возвращаюсь к «плавному» психическому проявлению монголов и вспоминаю фильмы про Монголию – «Монгол» С. Бодрова и «Урга – территория любви» Н. Михалкова. В их героях тоже можно почувствовать эту плавность, пластичность, упругость и силу. Мы были свидетелями этих качеств в самых разных ситуациях: потеря части каравана машин, поломка двигателя среди песчаной пустыни и прочие дорожные стрессы, разворачивающиеся к тому же при отсутствии сотовой связи между машинами в степи…

Мягкие линии горизонта на 360 градусов вокруг и огромные свободные пространства делали свое дело, наши реакции тоже переставали быть «городскими» и все больше становились «степными», с просматриваемой надеждой на разрешение, на то, что за небольшой горкой опять будет красивая котловина, обрамленная очередными холмами, а за ней следующая и следующая; что расходящиеся линии дорог где-то сойдутся вместе, и когда-то мы снова увидим давно исчезнувшие с глаз машины. Россыпи камней и русла ручьев добавляют разнообразия, но не меняют ничего принципиально. Добавим к этому встречающиеся иногда стада лошадей, коз, яков и юрты – вот и все, обо что будет спотыкаться взгляд в монгольской степи. Когда не с чем иметь дело снаружи, приходится погружаться внутрь, и это становится основным занятием в Монголии, и чем больше плавного снаружи, тем легче разглаживаются внутренние вмятины, выравнивается диапазон внутренних волн и мягче наступает транс.

Как еще можно увидеть перестройку на другой режим внутреннего функционирования? Вторая поездка в Монголию, первый день после пересечения границы: мы, уставшие после ночного перелета в Кызыл и автобусной дороги до границы с Монголией, после часового ожидания открытия пограничного пункта. Нас встречают джипы, и наш первый вопрос: далеко ли до базы? Нам говорят, что около 300 км, мы переводим в понятные для нас примерные часы: ну, можно потерпеть. Однако вскоре мы понимаем, что дорога такая, что все наши расчеты очень наивны: асфальт быстро заканчивается, и начинается типичное монгольское бездорожье, утяжеленное движением вверх и вниз с большой амплитудой. Через два часа пути нам объясняют, что мы проехали только малую часть, может, четверть. Еще несколько часов пути мы пытаемся понять, сколько же нам осталось ехать, пока не сдаемся в отчаянии – привычные нам категории времени и пространства здесь не работают, нужно делать что-то иное. В темноте мы приезжаем на базу, о которой слышали, что она стоит на берегу красивого озера, которое меняет свой цвет. Мы ничего этого не увидим, нас волнует отсутствие душа. Мы как-то выспимся в юртах и уедем рано утром, так и не разглядев этой воды.

Однако в последующие дни вопрос, сколько нам ехать, возникает все реже и реже. Как и вопросы о цели пути: что мы будем смотреть? Раньше или позже становится понятно, что это неважно – будет ли это вода, неожиданно вытекающая из песков, или стоянка кочевников, которые ждут нас на обед, или просто очередной юрточный лагерь на ночь. Все равно главным наполнением дня будет дорога. Фигура и фон меняются местами, событием становится не то, зачем мы едем, а сама по себе эта езда, перемещение по степи. И это становится естественным – процесс, а не результат; путь, а не то, куда он ведет. И из этого тоже меняется режим внутреннего функционирования и смещение перспективы.

Наши учителя по освоению «монголизации» мозгов – водители джипов. У них нет навигаторов: в совершенно однообразном монотонном пейзаже, не будучи жителями этих краев, среди множества дорог или, наоборот, при полном их отсутствии для нас остается загадкой, как они выбирают путь и находят друг друга, но они это делают изо дня в день. Как они остаются спокойными и доброжелательными после дня тяжелого пути по тотальному бездорожью и пустыне? Как, не зная русского, они понимают нас и как они становятся понимаемыми для нас? К концу пути мы в курсе их семейных дел и основных увлечений, и, наверное, они тоже много знают про нас, потому что на прощание, прямо глядя в глаза, наш водитель говорит каждой из своих пассажирок что-то уникальное, только к ней относящееся, мы понимаем его и тронуты его словами. Как это?

Наши учителя по освоению «монголизации» мозгов – водители джипов. У них нет навигаторов: в совершенно однообразном монотонном пейзаже, не будучи жителями этих краев, среди множества дорог или, наоборот, при полном их отсутствии для нас остается загадкой, как они выбирают путь и находят друг друга, но они это делают изо дня в день. Как они остаются спокойными и доброжелательными после дня тяжелого пути по тотальному бездорожью и пустыне? Как, не зная русского, они понимают нас и как они становятся понимаемыми для нас? К концу пути мы в курсе их семейных дел и основных увлечений, и, наверное, они тоже много знают про нас, потому что на прощание, прямо глядя в глаза, наш водитель говорит каждой из своих пассажирок что-то уникальное, только к ней относящееся, мы понимаем его и тронуты его словами. Как это?

Что-то происходит в этом пути по бесконечным полям, как-то меняется сознание, и когда мы снова окажемся на той первой юрточной базе, мы располземся по берегам озера и будем бесконечно фотографировать цвет озерной воды и розовеющие в закатном солнце юрты. И лучшие фотографии будут поражать совершенно ультимативными рериховскими цветами и четкими контурами этого пейзажа – так не может быть, такого не бывает, но это случится.

Размышляя об эффекте монгольских степей, я вспоминаю одного пациента, который описывал свое состояние загнанности тревогой выражением: «Я начинаю кубатурить», т.е. возводить свое беспокойство в кубическую степень, теряя связь с реальностью. В какой-то момент он был вынужден обратиться к психиатру, и ему прописали препараты, которые он описывал как «укорачивающие мысли». Это интересный образ, и я бы сопоставила его с тем, что происходит через несколько дней дорог по монгольским степям: мысли ощутимо укорачиваются, связные цепочки идей рассыпаются в дискретные фрагменты, не беспокоящие мозг. На фоне безмыслия всплеск мыслительной активности проявляется только в назывании того, что активно проявляется за окном машины: суслик пробежал… а вот опять этот толстопопый хомячок… За несколько часов пути это может быть и все, чем напомнит о себе сознание.

Монгольский транс, поддержанный работой шаманов, привезенными от них заговоренными семечками, ослепительно красивыми пейзажными фотографиями в групповом чате перемещается в Москву как мощная прививка от втягивания в городское «кубатуривание».