Существует некое четко очерченное поле, и все мы в нем находимся

Журнал Юнгианский анализ, 2011 год, № 1

Александрова Наталья Львовна (Москва) – юнгианский аналитик и супервизор, член РОАП / IAAP, кандидат психологических наук, выпускница программы Санкт-Петербургской группы развития IAAP.

С Натальей Александровой беседует Жанна Сергеева.

Жанна Сергеева: Вы проходили обучение сначала в цюрихской программе, а затем в лондонской — в петербургской группе. Чем эти занятия отличались друг от друга?

Наталья Александрова: Цюрихскую программу я проходила в составе большой группы, в ней было двадцать два человека – среди них Станислав Раевский, Лев Хегай, Елена Пуртова, Анна Скавитина. Это была именно обучающая программа: первую половину дня занимал теоретический, лекционный материал, а вторую – большая групповая супервизия. Нас было много, и я не уверена, что преподаватели помнили всех нас по именам, в отличие от лондонской программы, где с каждым, по сути, работали индивидуально. Но когда ты находишься на первом этапе освоения профессии, групповой формат тоже может быть очень полезен.

Групповые супервизии, может быть, не были столь подробны и тщательны, но они задавали определенные параметры, давали представление о том, как вообще происходит этот процесс. Мы обсуждали актуальные темы – сновидения, перенос и контрперенос, работу с травмой, и это было начальной ступенью обучения, движением от общих представлений к более частным.

Ж.С.: Следующей ступенью для вас стала лондонская программа?

Н.А.: Да. Это была программа, состоявшая целиком из супервизий, я участвовала в ней с конца 2004 по 2007 год. Вначале я поступала в московскую программу, – после цюрихской программы мне хотелось продолжать развиваться как психотерапевт, – но не поступила: мне сказали, что я сильный кандидат, но мест больше нет. Я не могла понять, почему так произошло. Но потом оказалось, что есть свободные места в группе в Питере, и я подумала: отчего бы мне не ездить в Питер? Туда меня взяли без особых проблем.

Мои коллеги были из Петербурга, многие из них сейчас стали членами IAAP. Это Никита Четвериков, Оксана Лаврова, Ирина Зубова; были люди из других городов – Оксана Залесская из Киева, Елена Терещук из Минска. Наши преподаватели принадлежали к разным юнгианским сообществам, которых в Лондоне существует четыре, но во время обучения я не ощущала разницы. Самое большое впечатление на меня произвел Джек Биершенк, он был первым супервизором, с которым я познакомилась. Первый случай, который я привезла на супервизию, был очень сложным. У меня была неудача, я плохо понимала, что там происходит, у меня было очень много разных чувств – и этот случай я презентировала первым. Джек начал со мной работать, очень хорошо меня принял, многие вещи стали для меня понятнее. Потом продолжилась работа с другими супервизорами. И я узнала много важных вещей о рамках психотерапии.

Преподаватели рассказывали, как они поступают, если клиент пропустил свой аналитический час, что делают, если он исчез без объяснения причин, – ведь у каждого из нас много вопросов такого рода. Лично мне было очень важно узнать, что наши супервизоры никогда ничего не записывают во время сессии, потому что это отвлекает от непосредственного процесса общения; они делают пометки после того, как клиент уходит. Этот вопрос обсуждала вся группа, и все были очень заинтересованы.

Ж.С.: То есть во время встреч обсуждались в основном практические моменты?

Н.А.: Не только. Когда я писала работу по своему случаю, супервизор посоветовал мне статью и к тому же делал чисто теоретические ремарки, которые позволили мне этот случай как-то структурировать. И вот что еще было важно: когда вы что-то обсуждаете в супервизии, возникают ассоциации, амплификации, образы и символы, а через них рождается другая точка зрения, и ситуация меняется. Джеку это удавалось в большей степени, чем остальным, таков был его стиль. Он практически ничего не комментировал, не давал теоретических объяснений, а просто слушал и организовывал беседу вот таким замечательным образом. У него было открытое внутреннее пространство, он мог туда впускать все и был очень свободен. И, наверное, эти два фактора – открытость и свобода – позволяли ему так обращаться с материалом.

Ж.С.: Тот факт, что вы стали заниматься в петербургской, а не московской программе, добавил в вашу жизнь еще и путешествие?

Н.А.: Двенадцать поездок в год, туда и обратно. Я стала больше зарабатывать, потому что мне надо было оплачивать билеты, и мне надо было себя организовать в плане психотерапевтической практики, чтобы я могла себе это путешествие позволить. Это были очень интенсивные и насыщенные путешествия, потому что мои супервизии укладывались в один день. Сначала я супервизировалась в одной четверке, потом с другим случаем во второй, и в этот же день у меня была индивидуальная супервизия. Еще участвовала в шести супервизиях своих коллег – получалось восемь супервизий за день.

Ж.С.: Плотный график.

Н.А. Да, но как это ни удивительно, при всей загруженности меня это так увлекало, так сильно интересовало! Я уставала, но эта усталость не была сложной, запредельной. Я вспоминаю то время с большой благодарностью, как нечто меня вдохновляющее.

Ж.С.: Это напоминает квест: герой хочет попасть в определенное место, у него не получается, он выбирает обходной путь, получая в результате энергию, иначе организовывая свое пространство, его восприятие обостряется…

Н.А.: Я с вами соглашусь, у меня была та же самая ассоциация – что я прохожу квест. И что выпадет на кубике, и в какую я попаду точку, – не знаю. То ли я сейчас дойду до финиша, то ли, наоборот, вернусь на три хода назад… Ощущение квеста было полное. Во время обучения был промежуточный финальный экзамен, и никто не знал, когда, на какой встрече скажут, что его пора сдавать. У каждого из обучающихся он был в разное время, и мы не знали, кому сколько времени надо работать над собой, чтобы быть к нему допущенным. А уже потом, после объявления об экзамене, ситуация начинала напоминать беременность: все уже решено, тебе сказали, что ты к испытаниям готов, и надо работать и ждать оставшееся время.

Ж.С.: В чем выражался промежуточный экзамен?

Н.А.: Это была работа, посвященная какой-либо теме, связанной с одной из юнгианских теорий. Тема выбиралась самостоятельно и иллюстрировалась случаем из практики. Все очень переживали. О чем меня спросят на этом экзамене? Как мне к нему готовиться? Читать ли что-нибудь, или меня будут спрашивать по моему случаю, или это вообще будет беседа обо всем? Ну, через эти студенческие тревоги все в той или иной степени проходили. Моя промежуточная работа была посвящена снам на начальных этапах психотерапии и тому, как они определяют работу, которая идет в дальнейшем. Такая форма отчетности, я думаю, очень полезна. Без нее не поместишь себя в определенные рамки, не продумаешь так серьезно свой случай. Работа позволяет ретроспективно на него посмотреть, структурировать.

Ж.С.: Как вы думаете, чем могут быть полезны экзамены для юнгианского аналитика – со всеми их сложностями, проблемами, тревогами?

Н.А.: В юнгианстве есть понятие инициации — и экзамен тоже своего рода инициация в аналитическую профессию. Если ее проходишь, для тебя что-то меняется. Человек, который в этом во всем не побывал, может включить защиты и решить, что это все необязательно. Но не случайно мы всегда говорим о личном опыте – анализа, супервизий… При прохождении личного опыта многие вещи выглядят иначе. С моей точки зрения, это трудно объяснить словами, потому что опыт – это то, что ты пропустил через себя. И когда пишешь работу, иначе и глубже видишь клиента и развиваешь те стороны себя, которые у тебя не очень развиты.

Ж.С.: А выпускной экзамен вы сдавали вместе с московской группой?

Н.А.: Да, но мы сдавали его людям, которые не имели никакого отношения к нашим супервизиям и принадлежали совсем к другой школе. Мы учились у представителей лондонской школы развития, а экзамен сдавали Мюррею Стайну, представителю цюрихской школы, и Герту Зауэру из немецкой аналитической школы – и это были люди из другой реальности. А в питерской программе экзаменаторами были тот же Мюррей Стайн и Анжела Коннолли.

Ж.С.: Как вы думаете, нужны ли жесткие правила для преподавателя, или более полезна будет свобода, вольность в хорошем смысле – и для различных форм подачи информации, и для того личного, что вносит каждый преподаватель в свою работу?

Н.А.: Каждый из нас в понятия «свобода» и «жесткие правила» будет вкладывать разные вещи. Я вынесла из своего обучения, что в принципе неважно, к какой ты школе принадлежишь, к цюрихской, лондонской или какой-нибудь другой. Для нас всех очевидны какие-то определенные стандарты, которые мы разделяем, – а те, кто стал членами международной ассоциации, их разделяют, и именно поэтому нас приняли в эту ассоциацию. Существует некое четко очерченное поле, и все мы в нем находимся. А как мы существуем в этом поле, маленькое ли пространство занимаем или по всему полю движемся, – это уже индивидуальный стиль разных психотерапевтов и преподавателей.

Ж.С.: Какие личные изменения произошли с вами за время обучения, помимо обострения восприятия, организации пространства и умения выдерживать неопределенность?

Н.А.: То, что я участвовала именно в петербургской программе, в результате стало для меня преимуществом. Моя поездка была временем, предоставленным мне самой. Садясь в поезд, я оставляла московскую жизнь и начинала путешествие. Я приезжала, было время до встречи с преподавателями, после супервизий было время до поезда, я сама ориентировалась в другом городе, и в этом было ощущение свободы и независимости, отделенности от московской жизни. Ведь у всех нас есть своя жизнь, свой график, дела, которые мы должны делать. А поездка была для меня иной реальностью, и это было очень здорово. Еще многое было связано с городом, потому что Москва и Питер города очень разные. И в другом городе, среди других людей у меня возникал другой образ самой себя.

Ж.С.: У вас появились за это время любимые места в Питере?

Н.А.: У меня был стандартный маршрут, от которого я не особенно отклонялась, и на то, чтобы как следует изучить город, не хватало времени. Вообще я в этом городе бывала и знаю его. Моим местом был Невский проспект, я попадала туда через мосты. Я выходила после супервизий, и мне было необходимо долго идти пешком, чтобы проветрить голову.

Мы целый день сидели в помещении, а одна из комнат, в которой приходилось проводить много времени, вообще была без окон. После этого хотелось идти по свежему воздуху, хотелось побыть около воды. Я любила ходить по набережным, по извилистым улицам. Главное было в результате не заблудиться и выйти к какому-нибудь метро, чтобы не пропустить поезд.

Ж.С.: Как Москва с оставленным на время графиком дел воспринималась после занятий?

Н.А.: Я не могла выспаться в поезде, поэтому приезжала домой и ложилась на три-четыре часа. И вот это и был тот промежуточный период, чтобы переключиться с одного пространства на другое. Когда я просыпалась, я была уже абсолютно в Москве, и процесс переключения был бессознательным. А вот что мне снилось в эти моменты, я не помню.